Осторожно, овеяно веками! (сборник) - Страница 6

Между тем Алма-Ата была таким местом, в котором отстать от поезда вовсе не так уж неприятно. Это светлый, широкий город, большинство населения которого первый раз в жизни увидело поезд только в прошлом году, когда Турксиб подошел к Алма-Ате. Здесь совсем не трудно найти человека, читавшего Щедрина и Фадеева, подписчика Большой советской энциклопедии и журнала «Жизнь искусства», но еще не привыкшего к железнодорожному пейзажу – водокачкам, семафорам и стрелочным будкам.

Алма-Ата еще сохранила свой старорежимный вид полковничьего городка. Вся она обставлена одноэтажными, одноквартирными домиками с деревянными ставнями наружу, резными карнизами и тенистыми помещичьими крылечками.

Все это воздвигнуто в чрезвычайно русском стиле, с петушочка-ми, гребешочками, пташечками и полотенчиками. Сразу видно, что люди ходили здесь в белых кителях, что в зелени скверов сверкали золотые эполеты, что трубили здесь медные оркестры и до самых снеговых вершин Заилийского Ала-Тау долетал вальс «На сопках Маньчжурии». Видно, что люди собирались здесь жить долго, уютно и спокойно.

Но не остаться Алма-Ате полковничьим городком даже с виду. Турксиб преобразит столицу Казахстана. Уже свозятся по городской ветке строительные материалы. Городу тесно. Столько предстоит дела, что неизвестно даже, за что раньше взяться. Строить ли раньше усовершенствованные мостовые, или прокладывать прежде всего канализацию и водопровод, либо взяться за устройство большого курорта в Медео, альпийской местности, в 14-ти километрах от города, где пейзажу не хватает только сенбернара с привязанной к ошейнику плиткой шоколада «Гала-Петер», чтобы стать точно похожим на всемирно известные швейцарские ландшафты.

И уже не «Сопки Маньчжурии» долетают к вершинам Ала-Тау, а гудящий звон «юнкерса», улетающего в пассажирский рейс.

Как удивились бы, полковники, увидев в Алма-Ате, в бывшем Верном, вместо захудалой гимназии казахский университет!

В сандалиях «Дядя Ваня»

Поезд постепенно обрастал бытом. Иностранцы, выехавшие из Москвы в белых мраморных воротничках, тяжелых шелковых галстуках и добротных пиджаках, постепенно стали распоясываться в буквальном смысле этого слова. Одолевала жара.

Первой ласточкой оказался один из американцев. Стыдливо посмеиваясь, он вышел однажды из своего вагона в странном наряде – на нем были:

а) желтые толстые башмаки, б) шерстяные чулки по колено, в) штаны гольф, г) роговые очки и д) русская косоворотка хлебозаготовительного образца, вышитая крестиком.

С тех пор пошло и пошло. Чем жарче становилось (а жарче становилось все время), тем меньше иностранцев оставалось верными идее европейского костюма. Косоворотки апашки, сорочки «фанта-зи», толстовки, полутолстовки, сандалии «дядя Ваня» и тапочки полностью преобразили работников прессы капиталистического Запада. Они приобрели разительное сходство со старинными советскими служащими, и мучительно хотелось их-чистить и выпытывать, что они делали до 1917 года.

Но это превращение иностранцев было еще не последним. Если до сих пор иностранные корреспонденты из последних сил держались за мягкие шляпы, то в Ташкенте и шляпам пришел бесславный конец. На всех головах засверкали золотые тюбетейки.

Давление экзотики было так сильно, что иностранные дамы, может быть, надели бы даже черную паранджу из конского волоса.

Но предмет этот вышел из моды, и на огромном ташкентском базаре его придется долго искать.

Паранджа, черная походная тюрьма, в которую еще несколько лет назад были заключены почти поголовно все узбечки, стала редким явлением.

Но как ни странно, в огромном полуевропейском Ташкенте, где бегают низкие белые трамваи и черноголовые узбекские дети мужественно проходят по старому городу, демонстрируя против празднования курбан-байрама, женщин в паранджах значительно больше, чем в Самарканде, где узбечку, запакованную в паранджу, встретишь очень редко, или в Бухаре, еще недавнем религиозном центре, где паранджи не увидишь совсем.

Великолепен Самаркандский оазис. Далеко вокруг озаряют его зеленые факелы тополей, отражаясь в залитых водой квадратных рисовых полях.

И там, где есть десяток тополей, там уж, наверно, стоит карагач, точно воспроизводящий форму гигантского глобуса на деревянной ножке. Зелень карагача упруга и плотна, как головка цветной капусты.

Арбы движутся на колесах того размера, какого обычно бывают маховики больших двигателей. Они вдвое выше впряженной в арбу лошади.

Ослики везут на себе всю семью своего хозяина и из-под этого живого пестрого груза видны только добрые пепельные уши маленького работяги. Ослики здесь работают в десять лошадиных сил.

Реке дали по рукам

Одну из блистательных побед в борьбе человека с землей представляет собой Раватская ирригационная система, законченная совсем недавно.

На всех главнейших путях, которые выходят из Самарканда, подготовляются или уже ведутся шоссейные работы. Одна лишь дорога на Раватстрой (она лежит в 40 километрах от Самарканда) находится в таком же состоянии, в каком была, должно быть, еще во времена ветхозаветного конфликта между Каином и Авелем.

Дорога эта не имеет обхода и приходилось выбирать. Либо ремонтировать путь № закрыть этим сообщение с Раватстроем, к которому нельзя было бы подвезти строительные материалы, либо строить плотину, оставив на время дорогу в ее диком состоянии.

Раватстрой оказался, конечно, важнее. Что же касается дороги, то все ее сорок километров хорошо было бы передать в музей Автодора, в отдел под названием «Черт знает что такое».